Нарине Карамян

Что я помню

Что я помню из того времени?.. Сейчас я постепенно погружаюсь в картины прошлого, как в ледяную воду. Коркой забвения я закрыла вход туда. Я ныряю, пласт за пластом память выдает, уточняя год, возраст, время года… Ухожу на дно. Попытка описать — выдавить из себя словами эти чувства, ситуации, картинки. Это больно. Всеми силами не хочется туда возвращаться, хотя было и много хорошего, радостного. Была бескорыстность в отношениях, реальная помощь другу другу, щедрость души. Все было настоящим, без прикрас, как на войне. Каждый день проживали как последний. Нас всех, кто вместе пережил эти годы — и армян и иностранцев, живших рядом с нами — это обогатило и закалило на всю жизнь. Сделало навсегда другими. И все же… Я все откладывала возвращение туда. Эмоционально это всегда больно. Как будто кто-то долго унижал наше человеческое достоинство. Я грустнею, молчу и ухожу в себя. Когда болит, и рассказывать об этом не хочется. Все еще болит… Что же я помню?

Свечи на столе

1996 год. Трудности за плечами. Мы выкарабкались. Я уже знаю, что этот кошмар в прошлом. Сейчас я получаю второе образование в университете в Будапеште. С подругой-армянкой с нашего курса и нашим преподавателем мы заходим в кафе обсудить что-то по темам. Любезный официант с наступлением сумерек зажигает свечи на нашем столе. Мы с подругой, не договариваясь, как ошпаренные, вскакиваем из-за стола. Становится дурно физически. Изумленный профессор ничего не понимает, как и официант.

— Пожалуйста, задуйте свечи и включите электричество! — настаиваем мы.

— А что случилось? — недоумевает наш профессор…

— Извините, у нас плохие воспоминания связаны со свечами… — приходится какое-то время объяснять ему, что для нас значит сидеть при свечах. Мы сами после первого шока и своей реакции начинаем понимать, что вид свечи привел нас в ужас! Для нас это совсем не романтично. Мы больше пяти лет просидели при «таком освещении», у керосинок, иногда слабых аккумуляторных ламп… Наши свечи, которые мы умели делать сами из растаявшего воска в специально придуманных формах, мы использовали по прямому назначению, а не для красоты. И все, что теперь хотим, — видеть яркий электрический свет после наступления темноты. Освещение, достаточное для нормального функционирования человека в темное время суток, чтобы быть в состоянии читать, писать, разговаривать, видя отчетливо лица друг друга, готовить еду, стирать, смотреть телевизор — да заниматься любой мелочью, которая в глазах других, не испытавших ограничений во всем, кажется ерундой.

Прошло больше 10 лет, пока я сумела преодолеть эти последствия блокады — смогла выдерживать выключенный свет в комнате, когда вносили торт со свечками, ради красоты ставить на стол свечи или не бояться, что свет может не включиться, когда нажимаешь на выключатель…

Ванна горячей воды

А до этого был 95 год. После 88-го я не выезжала за пределы Армении. А тут по работе командировка в Европу — в Германию. Мой отель в Мюнхене. Вокруг город в огнях, с освещением, люди пьют пиво и кофе в кафе, веселятся… Они даже не знают, как здорово, что могут так спокойно проводить свой вечер! В моем родном Ереване мы уже много лет так не делаем… Все это входило в мои легкие, как свежий воздух, пьянило. Что самое первое я делаю после дороги, попав в свой номер? Я осматриваю ванну. Открываю кран с горячей водой. Оттуда бежит вода полным напором. Я наполняю ванну. Окунаюсь в нее. Плескаюсь, медленно, с удовольствием, без спешки… Поверьте, больше никогда в жизни я не испытывала такого удовольствия от ванны с горячей водой, как тогда. Это было невероятно! Это была роскошь! Такой подарок себе!

Дома в те годы мы провели трубы от печки на кухне через отверстие в форточке в ванную комнату, которая была рядом с кухней. Туда и обратно… В этом было спасение. Мы устраивали банные дни… Растапливали печь, согревали на нем воду в ведрах и по очереди купались. Пока от печки шло тепло и можно было догола раздеться. Разводили кипяток холодной водой и купались одной рукой, другой поливая себя из кружки. Мыть голову одной рукой неудобно. Но других вариантов не было. На огромной скорости вытирались — поскорее бы одеться и не околеть. Садились на кухне пить чай из любой бурды, которую доставали. И в одежде — в постель.

«Լո՜ւյս, արի՛» («Свет, приходи!»)

Мы сидим на кухне, как всегда. В других комнатах делать нечего. Там холодно и темно. Мы открываем двери в спальни ближе ко сну, чтобы тепло с кухни немного перебило низкую температуру и легким не больно было дышать. А здесь, на кухне, жить можно. Мы все размещаемся на табуретках на 5-6 метрах кухни — естественно, вокруг печки, самого теплого угла, когда есть дрова — домочадцы, друзья, соседи. Кто только пришел с улицы или замерзает, садится ближе к печи. Так мы по очереди меняемся местами. Народу постоянно много, от пяти до десяти. У кого есть дрова, к тем и ходят. В самую холодную зиму у нас перезимовал наш друг: от нас ближе было ходить на работу, да и легче справляться с бытом сообща. Да и как выжить одному в отдельной квартире? Заходят соседи, армяне из Сирии, и другие погреться и поделиться новостями. В эти годы они переехали в Армению и не уехали обратно, несмотря на все тяготы.

Ходим пешком километрами — транспорта и машин нет или почти нет. На это не рассчитываем, только на себя. Приходить можно в любое время суток, можно переселиться на зиму к друзьям, которые смогли достать то, что можно жечь в печке. Каждый приносит, что смог достать: охапку дров, кусок древесины на разделку в печи, банку тушенки, выпивку, варенье, печенье, хлеб…

По вечерам мы все делаем вместе на кухне под светом керосинки и свечей: едим (когда есть что), угощаем, беседуем обо всем на свете, на самые возвышенные темы о законах мироздания, спорим о том, что происходит в мире, с нами и в нашей стране; я много вяжу — невозможно часами сидеть без дела и ждать, когда дадут свет. Смеемся, шутим, рассказываем последние анекдоты, поем песни под гитару, пьем разное: вино, коньяк, водку, но больше чай.

Более всего нас волнуют мировые темы: создание и падение цивилизаций, куда движется планета Земля и какое нас ждет будущее — все человечество и каждого в отдельности. А также — смогли ли на самолетах перевезти бензин и керосин; как использовать альтернативные источники энергии; какие новости с войны — наступление или отступление; кто еще из друзей ушел добровольцем; произошел ли очередной взрыв на линии газопровода; кто может называть себя армянином, а кто нет… Читаем стихи. Муж иногда уходит с фонариком к полкам с книгами за очередной, и беседа продолжается.

Мой сын, с двух лет растущий в этих условиях (сейчас мы таких, как он, называем поколением темных, холодных лет), живо принимает участие в общении взрослых, слушает, играет у меня на коленях, пока я вяжу, поворачивает рукой мою голову к себе, чтоб привлечь внимание и вставить слово в разговор взрослых друзей. Он радуется каждой мелочи, «приходу света», горячему чаю с домашним джемом — словом, чувствует себя частью этого магического действа в полумраке и не хочет спать.

У нас ритуал. Время от времени мы призываем свет: «Լու՜յս, արի՛» («Свет, приходи!»). В этом тоже есть магия: мы напоминаем свету о себе и призываем его прийти к нам — мы здесь, мы существуем, мы ждем твоего прихода! Для нашего сына это веселая игра. Он хлопает в ладоши, когда мы устаем от кромешной темноты за окном, и выкрикивает: «Свет, приходи!» Как будто обращается к человеку. Как Деда Мороза дети зовут. И призыв ребенка, как это ни удивительно, чаще всего срабатывает! И когда уж очень невтерпеж, мы ему говорим: «Попроси ты, у тебя лучше всех получается». Или «подтасовываем карты» — просим его звать свет уже ближе к тому времени, когда ожидаем включение на час или два, чтобы он обрадовался. Все выключатели уже на старте, все включены, чтоб не пропустить желанный момент. И вот чудо! Свет! Пришел…

В этот час или два начинается суматоха и беготня… Все вскакиваем с мест. Каждый знает свои обязанности — у нас разделение труда. Тут же кидаемся делать все скопившиеся дела. На электрические плитки ставятся кастрюли с обедом. Нужно успеть помыть гору посуды, сделать стирку, зарядить аккумуляторы… С замиранием сердца ждем, когда свет снова отключат.

Наш малыш с 3 лет уже умеет старательно делать свечи из растаявшего воска, аккуратно округлять их в изготовленной нами форме и после остывания. Раздувать огонь в печке, правильно класть дрова. Он мой помощник во всем. Никакого баловства или капризов обычных детей — для всего этого нет ни места, ни возможности. Он и в школу пойдет, делая домашние задания вечером под светом свеч и керосинок… В школах будет холодно, дети будут сидеть на уроках в пальто, шапках и перчатках, будут долгие каникулы зимой из-за отсутсвия отопления… и еще другое… у лишенного многого в детстве поколения «темных лет». Раньше они этого не знали. И мы не знали. Помню до сих пор, как мой сын однажды сказал бабушке: «Холодно, голодно». Мы смеялись и не понимали, почему он так сказал: сейчас уже не военные годы! Вернее, конечно, война идет, но не в родном городе… Может, это было его ощущение ситуации вокруг, которое он выразил с детской простотой?..

«Հայր մեր» («Отче наш»)

Как будто и природа отвернулась от нас — зимы в эти годы были одни из самых холодных в Армении: 20º, 25º, 30º мороза и снег валил так часто. Ереван стал темный, весь в снегу и гололеде, опустошенный, как город-призрак.

Нехотя ложимся спать рано — лучше встать со светом солнца. Простыня неприятна, пока не согреем ее теплом тела. Забираемся в холодную постель… в одежде в несколько слоев, в шапке, кутаемся в два-три шерстяных одеяла. Холод постельного белья сбиваем грелкой или бутылкой с горячей водой. И только дыхание под одеялами немного расслабляет мышцы и согревает.

Болеем не много: ходим немало километров за день в отсутствие транспорта и машин и предельно мало кушаем — получается нечто из области пропагандируемого сегодня здорового образа жизни. Но когда болеем… Зимой холод не выходит из тела, он до костей проник, мы не отогреваемся… кажется, сдохнуть можно — так сильно болезнь сваливает в таких условиях.

Сын спит между нами — один согреться не может. После привычных сказок и песен каждый день перед сном мы вместе с ним вслух произносим «Отче наш». Моя единственная надежда. К кому еще я могу обратиться за помощью? На кого уповать? Каждый день засыпаю с надеждой и уверенностью, что все это скоро кончится, и мы заживем, как раньше. Но однажды я сдаюсь. Вера меня покидает. Я очень сердита. У меня свой разговор с моим Господом. Под слоями одеял я сжимаю руки в кулаки и в уме произношу с угрозой:

— Сколько так может продолжаться???! Хватит! Я больше не могу! Больше никогда мы не будем нуждаться и голодать!!! Слышишь? Больше никогда!

Из этих лет во мне остался животный страх перед холодом и зимой. Почему-то все картины тех лет возникают в памяти с зимним пейзажем. И мы в этой зиме, как капуста, в одежде в несколько слоев (это все, что могло тогда согреть)… Как будто и не было лета или весны…

Мокрый черный хлеб

Ввели талоны на хлеб. На армянском «иди поешь» или «ты ел?», если дословно перевести, будет «иди хлеб поешь» и «ты хлеб ел?». Мы — хлебосольный народ, гостеприимный, и сами много хлеба едим, мы его любим. У нас глубокая связь с культурой хлеба, начиная от земледелия и заканчивая его приготовлением. Ничто не может заменить нам хлеб.

Муки нет, еды нет. Иногда мы печем хлеб на печке из старых запасов муки или когда достаем ее. Дежурим у хлебного магазина сутками, по очереди. То я хожу постоять в очереди, то муж (по ночам — он). Номер в очереди пишем на руке ручкой, чтоб не было сомнений у ждущих. То, что получаем по талонам по граммам на количество людей в семье, с трудом можно назвать хлебом. Он черно-серый, мякоть мокрая, и внутри чего только нет. Но голодные едят все.

Полки магазинов пусты. Спасает картошка, которую закупаем мешками на зиму, и рыба сиг из Севана. Ее продают и свежую, и копченую. Крупы, макароны, мясные изделия, как деликатес, — по редким праздникам, когда достаем. Джемы и варенья домашние, сушим баклажаны и грибы, делаем соленья и много закатов из овощей. Посчастливилось купить из магазина консервированный полуфабрикат какой-то крупы с мясом в 3-литровых банках. Его я варила по частям и перемешивала с отваренной гречкой из запасников — получалась съедобная каша посытнее на обед.

А сегодня дрова кончились, достать пока не можем, муж на работе, свекровь больна, готовить не на чем. Телефона тоже нет. Но у друзей с семьями всегда кто-то дома бывает. И мы на ура вместе с сыном, кастрюлей и заготовкой еды на санях спускаемся к друзьям, живущим несколькими остановками ниже от нашего дома. Да, жена с детьми дома. И есть что топить. Я варю то, что можно считать съедобной кашей. Потом мы тщательно заворачиваем кастрюлю в одеяло, чтоб по дороге не остыла. И-и-и домой! Почему-то эта картина сильно врезалась мне в память… Вверх по улице по гололеду и снегу я тяну сзади сани с моим сыном и с драгоценной кастрюлей еды в одеяле…

Проводы

— Я хочу быть вашим сыном — усыновите меня! — говорит Карен. Мы с ним встретились во время трехдневного путешествия в Арцах на автобусе с группой сотрудников армянского института языка. Поздняя золотая осень. Карен — юноша лет 16-17, высокий, стройный, смешной. Очень покладистый. У него светло-каштановые волосы, красивое лицо с большими глазами. В группе, к которой мы присоединились, все патриоты, знатоки истории и культуры Армении. От них мы научились многим народным песням. Всю дорогу поем. Карен еще и прекрасно танцует народные танцы: гибкий, подвижный, он один из участников ансамбля народных песен и танцев.

— А что! Мы готовы усыновить тебя. Принимаем в свою семью, — улыбаемся мы. Карен не уживался в новой семье своей матери с отчимом, был больше на попечении бабушки. У него еще и сестра младше него. Такому пополнению мы только рады. Тем более что я сама жду ребенка. И если бы в момент скачков по ухабам и по поворотам нашей дороги в старом желтом автобусе я бы не сказала, что меня тошнит — никто бы и не догадался.

Мы обустраиваемся на ночлег в залах клубов и школ. Много общаемся с местными армянами. Фотографируем памятники армянской архитектуры — для этого мы и пришли, открываем их для себя. Ходим по этому зеленому краю, туман нас принимает в себя, затем движется дальше. Но самое ценное — мы обретаем новых друзей, единомышленников по ценностям и понятиям. И Карена.

Многие из нашей группы позже станут лидерами движения за независимость Армении, возможно, в чем-то совершат ошибки. Или настанет их звездный час. Позже один из них будет застрелен — самый шутливый, любезный, мягкий — мы закатывались от его шуток… Его именем назовут школу рядом с моим теперешним домом. Мы с мужем разведемся, я перееду в другие дома и страны, буду много ездить. Нас раскидает по жизни, а многих по странам. Но этого мы пока не знаем — еще 1986 год.

По возвращении Карен часто заходит к нам домой. Делится новостями, обсуждает, что его тревожит, берет книги — мы ему всегда рады. Он позитивный, оптимист, всегда с улыбкой на лице, вокруг него движение и смех. Он как солнышко! И вот как-то раз Карен сообщает, что его забирают в армию…

Через два года кто-то стучит к нам в дверь. Заходит возмужавший молодой человек в военной форме… Наш Карен! Еще более высокий, более серьезный, мужчина… но такой же балагур. Он прослужил два года в Афганистане и, слава богу, вернулся к нам живой и невредимый! С заслугами, с почетом. У меня уже родился сын. Много радости было в эту нашу встречу, много разговоров…

Карен приходит к нам в очередной раз и сообщает, что едет добровольцем воевать в Арцах. Он так решил и был уверен в своем решении. Я не помню год, может 89-90-й. У меня в этих воспоминаниях всегда одна зима стоит. Теперь проводы на войну. Но мы были как-то спокойны за него: пройдя через мясорубку Афгана, он знал, что такое война.

В том же году мы услышали страшную весть… Прощались с ним в доме писателей. Народу было много. У меня ноги дрожали, когда я зашла в этот зал. Наш Карен! Наш весельчак и балагур, наш красавец, самый юный из нас, душа компании. Голова его была перебинтована. Пройдя без единой царапины Афган и вернувшись домой невредимым, он подорвался на мине в Арцахе уже в нашей войне… За независимость нашей страны и Арцаха, за свои убеждения. Ему было лет 20.

Это была наша последняя встреча. И последние проводы. Но каждый раз, когда я вспоминаю нашего Карена, мне и горько от утраты, и тепло на душе: я всегда улыбаюсь. Он встает у меня перед глазами не таким, как в тот день последних провод. Я его все время вижу во время коротких остановок нашего автобуса. Он выскакивает из автобуса, разминается и начинает красиво танцевать с платком в руке и петь, подпрыгивая на упругих молодых ногах и делая жест руками от себя, как бы прогоняя чужих, в тон шутливой народной песне:

«Քշ, գնա, օտար, օտար, օտար,
        Քշ, գնա, օտար, օտար, օտար,
       Քշ, գնա, օտար, օտար, օտար,
       Էնքան նստար՝ ջուր քամոտար…»

(«Кыш, чужой, чужой, чужой,

Ты столько сидел, что уже вспотел…»)

Жизнь после

В 98-м мы с той же подругой-однокурсницей по Будапешту встретились на конференции экологов в Австрии. Она поехала учиться дальше, вышла замуж за иностранца и осталась жить в другой стране. Я вернулась на родину и продолжила здесь работать. И вот мы встречаемся на этой конференции! Я привезла с собой для показа два документальных фильма замечательного армянского оператора-документалиста и режиссера Ашота Мкртчяна: трехминутный Non-stop о феномене власти и какой ценой ее достигают, и 15-минутный Winter Melody о тех темных годах. Вместо того чтобы думать о хлебе насущном, Ашот в эти годы выходил на улицу и снимал все, что происходило вокруг: лица людей, транспорт, город, улицы…

Впечатление от фильмов было сильным. Европейские участники конференции, которые и понятия не имели о том, что происходило в Армении совсем недавно, ринулись к нам с вопросами. Они были потрясены увиденным и хотели знать больше. Пока они нас окружали, мы с подругой смотрели друг на друга в оцепенении, у обеих выступили слезы. Как будто нас снова вернули в это прошлое, и мы посмотрели на себя со стороны. И наш взгляд глаза в глаза был понятен только нам двоим — через что мы прошли, как смогли это пережить, выжить…

Воспоминания пробиваются кадрами фильма сквозь сопротивление возвращаться туда. Как куски верхушки айсберга из подтаявшей вокруг воды. А сам айсберг доходит до дна. И когда все же, несмотря на нежелание, память возвращает меня туда, вдруг открывается еще больше понимания причинно-следственных связей — почему мой организм так или иначе реагирует в каких-то ситуациях. Психология опыта.

Хотела бы, чтобы этого опыта не было в моей жизни? Да, однозначно! Хотя он и обогатил, сделал намного сильнее. Иногда мы улыбаемся от реакции некоторых рафинированных людей на чрезвычайные ситуации или недостатки в условиях быта, от их потерянности. Нам смешно! Что это по сравнению с каждодневным преодолением отсутствия всех бытовых условий: света, газа, отопления, транспорта, горячей воды, а часто холодной тоже, телефона, телевизора, скорой помощи, еды… В холодных больницах врачи, оперирующие под светом генераторов… Наряду с упорством сохранить человеческий облик и даже высокие устремления и духовность… И это после счастливых творческих 60-70-80-х, когда всего было вдоволь, и мы были заняты своими интересами, саморазвитием, познанием мира. Но главным испытанием было то, что никто не знал, сколько продлится этот кошмар, чтобы рассчитать моральные силы и быть готовым перенести все это. Неделю, месяц, год, всю жизнь? Неизвестность хуже всего.

Мы были так молоды. И надежда нас не оставляла: когда-нибудь это все кончится! Мы тратили всю энергию из запасников организма — только бы не сдаваться. Держались друг друга. Тогда было невероятное единение, взаимовыручка, разделение обязанностей, дружелюбие, гуманность. Мы делились друг с другом своими открытиями — всем, что смогли придумать, чтобы приспособиться к новым условиям. Где можно работать и что-то заработать, когда рухнула экономика и вокруг нас блокада, война, но твердое стремление к независимости.

Поколению наших родителей пришлось намного тяжелее. Многие не выдерживали условий, болели и умирали. Они так и ушли из этого мира продрогшими до костей. Наверно, сегодняшняя моя попытка вспомнить — это дань им и стойкости духа моего народа.

P.S. В 97-м к концу окончания мастер-программы моего обучения нужно было выбрать тему тезиса. Мой факультет был по науке и законам окружающей среды. Вначале я хотела представить тему кризиса и коллапса окружающей среды в Армении и о том, как нам удалось выжить. Сам человек, все вокруг него, целые страны и нации — это все тоже есть окружающая среда. В памяти все еще было свежо, к тому же это могло помочь другим государствам и народам, которые могли оказаться в подобных условиях. Но после раздумий я поняла, что тема исследования настолько объемна, столько в ней пластов — экономика, энергетика, развал прежней формации и страны и независимость нового государства, социум, война, механизмы выживания человека, здоровье и образование, психология человека и нации в кризисе и коллапсе… — что одной мне это не осилить. Это работа для целого института социологов и ученых. Меня остановили боль и эмоциональные переживания. Зачем бередить рану, когда она затягивается? Сегодня, чуть издалека, смогла заглянуть в затянувшуюся рану через попытку оживить воспоминания. Их много. И каждое из них — отдельная история.